С одним из ведущих российских экспертов в сфере информационных технологий и искусственного интеллекта Игорем Ашмановым мы встретились, чтобы обсудить недавние протесты в Гонконге, которые уже окрестили «цифровой революцией». Но тема нашего разговора оказалась намного шире известных событий и коснулась глобальных процессов. Когда во всем мире «оранжевые песни оранжево поют», что может предпринять Россия? Какие уроки она должна извлечь из собственного недавнего прошлого и текущей ситуации?
— Одно из главных событий последних дней — беспорядки в Гонконге. Поскольку тема протестов сегодня актуальна для России, возникает вопрос: есть ли что-то общее между событиями в России и Китае? Почему жители больших развитых городов, в которых нет проблем ни с образованием, ни с работой, ни с чем-либо еще, вдруг выходят на улицы?
— Думаю, каждому, кто следит за событиями в Гонконге, очевидно, что протесты там начались не стихийно. Была проделана большая работа, чтобы возбудить людей и втянуть в протестное движение. И использовались готовые технологии и организационные схемы медийной раскрутки в цифровом пространстве.
Авторов этих событий следует искать не в Гонконге и даже не в Китае, а за океаном. Организация протестов сегодня, по сути, франшиза, аналогичная «Макдоналдс». Что такое «Макдоналдс»?Тиражируемая интеллектуальная собственность, технология, включающая все решения от логотипа и реестра бизнес-процессов до мотивирующих речевок для сотрудников. Подписываешь договор, открываешь ресторан, «Макдоналдс» поставляет тебе все, вплоть до маечек сотрудников — только работай и приноси ему деньги.
И такой же «франшизой», экспортируемым пакетом услуг является организация протестов по всему миру. Некогда Джин Шарп в своей книге «От диктатуры к демократии» описал механизмы организации «оранжевой революции». Это была тогдашняя «протестная франшиза», используемая для внешней смены власти в стране. Механизм отработан многократно — были и Югославия, и «Арабская весна», два майдана на Украине, протесты в Сербии и т.п.
Ныне мы имеем дело с той же самой технологией, но исполняемой на цифровых платформах — «Оранжевой революцией 2.0».
Есть ли общее с Россией? Разумеется. И у нас есть люди, которые поставляют этот импортный продукт, есть школы, где обучают организаторов «цветных революций», журналистов. Для нашего региона они открыты в Прибалтике, в Праге. Появилась школа в Грузии. К «цветной революции», насколько можно видеть, уже начали готовить армян. Раскрутка, подогрев, онлайновое сопровождение протестов, весь креатив от листовок и «цвета революции» до флешмобов в сетях, управление стадами цифровых леммингов — это детально проработанные «бизнес-процессы», прибывшие в Китай в виде готового продукта.
— Думаю, вам многие возразят, мол, очевидно же, что протестующих подстегивают действия местных властей.
— Да нет, не подстегивают, а исполняют свои навязанные роли. Обычно неготовые «местные власти» ведут по заранее созданному дереву решений, а они не могут из него вырваться. Часть этой протестной франшизы — заранее готовое «дерево сценариев». Помню, в девяностые годы знакомый профессор МГУ стал как бы жертвой классической мошеннической разводки: шел по Большой Бронной, и ему подбросили под ноги кошелек. Тут же подбежал невзрачный мужичонка, говорит: «Ой, кошелек! Давай посмотрим, что там». Профессор отвечает: «Спасибо, нет». Раз с наскока не получилось, мужичонка перешел к следующему варианту: «Отойдем за угол и заглянем в кошелек. Никто не увидит», — «Нет». Тогда мошенник сам поднял кошелек, открыл его, а там пачка долларов. «О! Давай, — говорит, — поделим!» — «Спасибо, мне не надо», — вновь отказывается профессор. Видя, что потенциальная жертва каждый раз выбирает ветку «нет» в их сценарии, мошенники перешли к финальной стадии: просто из переулка вышел здоровенный детина, наставил на профессора пистолет и потребовал отдать бумажник. То есть если социотехника не сработала — всегда на крайний случай есть пистолет.
Та же самая история с технологиями протеста: дерево сценариев разрабатывается заранее, и на каждый вариант есть готовые действия. Управление протестом можно сравнить с переключением передач при разгоне автомобиля: сначала едешь на первой, потом, когда машина начинает «подвывать» и пора взять повыше, переключаешься на следующую передачу. Чем отличается хороший гонщик — опыт и чутье подсказывают ему, когда вовремя переключиться. В протесте также есть несколько известных стадий, главное, вовремя переключать людей с одной стадии на другую. В определенный критический момент наступает время для принесения «сакральных жертв» — необходимо, чтобы кто-нибудь пострадал, а лучше умер, тогда пожар протеста разгорается с новой силой. На финальной стадии власть переходит в новые руки. А если сценарий не срабатывает, власть не отдают добровольно — всегда есть пистолет: в ход идут американские авианосцы и «Томагавки», а потом высадка спецназа в столице, как в Ливии.
— То есть вариантов множество, но конечный результат один, и организатор схемы будет стремиться к нему любой ценой?
— Да, конечно. Есть свидетельства, что во время беспорядков и штурма Белого Дома 1993 году в России работали израильские и американские снайперы. Военным, оцепившим Белый дом, вдруг начали стрелять в спины с крыши американского посольства. Управлявший подразделением полковник связался по рации с командованием и попросил разрешения ответить огнем. Ему сказали: «Ни в коем случае». Это общая практика — использовать «привозных» снайперов, потому что в активной фазе протеста обязательно должны быть кровавые жертвы. Могут даже подобрать конкретный цех, который выгодно возбудить против власти. Вот сейчас в России идет цеховое разделение: за журналиста вступились журналисты, за артиста вступились артисты. А в Гонконге сакральной жертвой стала медсестра.
— Что вообще из китайского протестного продукта может быстро реплицироваться на российскую повестку?
— Да примерно все. Франшиза легко тиражируется. История «засунь гвоздику в ствол омоновца» работает на всех континентах, «выпустите беременную девушку перед строем «космонавтов с палками» — эти рекомендации Шарпа и его последователей сработают в любой стране. А сценариев «гибридных» событий, когда любое действие в реальной жизни тут же отрабатывается в цифровых медиа очень много, они уже наработаны. И массы, что у нас, что в Китае уже очень легко манипулируемы именно цифровой средой.
— Но если мы не противостоим стихии, если каждая следующая стадия хорошо известна, не означает ли это, что протесты легко погасить?
— Понять прием – одно. Понять, как его отбить — совсем другое. В годы моей юности среди технической интеллигенции были популярны шахматы, немного играл и я, разряд примерно на второй. Однажды на отдыхе друг моих родителей, доктор математических наук профессор Мехмата и мастер спорта по шахматам, предложил мне партию. Я отказался, мол, какой смысл — нет же шансов выиграть. Тогда он предложил: «Давай я буду предупреждать тебя о каждом моем ходе и объяснять все замыслы». Мы расставили фигуры. Мой противник в деталях объяснял мне каждый свой замысел, как он будет нападать, куда давить. Зная заранее его ходы, я не «зевнул» ни одной фигуры. Но я неотвратимо проиграл. Я понимал, как он развивает атаку, все видел, но я понятия не имел, как ее отбить! У меня не было адекватных инструментов. У меня было поразительное чувство одновременно ясности и бессилия. Я думаю, похожие чувства испытывали и Янукович в 2014-м, и лидеры арабских стран во время «Арабской весны» в 2011-м.
Если противник значительно превосходит тебя по классу, одного понимания происходящего недостаточно. Ну и что, что я понимаю, что мастер спорта по боксу сейчас ударит меня в челюсть? Мне не помогает понимать его намерения, видеть его руки, и как он пританцовывает. Он же все равно так или иначе ударит.
И в этом главная проблема. Нужны инструменты противодействия, нужна теория и практика, нужны умения и навыки, опыт. Да, можно сказать, что Россия сейчас уже мастер спорта по политическим шахматам, но Штаты выступают против нас как опытный гроссмейстер. Противодействовать отработанной технологии очень сложно. Особенно, если инструменты противодействия заранее не подобраны и не заточены.
— Насколько полезен для российского института власти опыт реагирования на подобные вызовы китайской администрации? Закрытие сайтов, давление материкового Китая?
— Протестная ситуация не нова для Гонконга: здесь протестовали и в 2014-м, и в 2017-м году. Пока удавалось справиться, к сожалению, только механическими способами борьбы: был перекрыт доступ к еде и воде на территории митинга, не позволили установить туалеты, нашли и уволили профессоров, призывавших своих студентов на митинг, на стороне властей выступили жители соседних районов города, которым надоели беспорядки и грязь. Насколько я вижу, и в 2019-м году протестные настроения выдыхаются без серьезных политических уступок.
Да, тактически победу вполне могут одержать китайские власти. Но стратегически пока, на мой взгляд, переигрывает американский «гроссмейстер». По сути, организаторы беспорядков сейчас тестируют шаги и включают в свой арсенал новые «фичи». И когда они их применят, через полгода или год, мы не знаем.
При Майдане 2004-го года многие тоже растерялись, хотя он был реализован простыми офлайновыми средствами: тренировочные лагеря под Киевом, агитация, листовки, оранжевый цвет, палатки и еда для митингующих и т.д. Но уже тогда было и в России не очень понятно, как тех, кто хочет обрушить режим, не пустить к тем, кого хотят вывести на улицы. Это пугало — никто не хотел возвращения начала девяностых, когда все враз полетело вверх тормашками. К 2007-му году вроде бы разобрались: появились «Наши» и другие силы, способные противостоять уличным протестам, появились средства управления медийным полем.
Но теперь выросло новое, «цифровое», поколение, способ организации протестов изменился, и население вновь превращают в оружие против своего государства. Как не допустить до людей, до молодежи чуждых политтехнологов? На мой взгляд, противоядия опять нет.
— Наша власть анализирует цифровую трансформацию «цветных революций»?
— Я сомневаюсь, и уже не раз говорил об этом. Мне приходилось общаться с маститыми политтехнологами, абсолютно убежденными, что главный показатель их эффективности — результаты выборов. Да, выборными технологиями они владеют, и на выборах у Партии власти все складывается удачно. Но те же люди говорят: «Главное — ядерный электорат», «Все, кто нам нужен, сидят в "Одноклассниках"», именно там больше всего людей, приходящих голосовать «"Twitter" мертв, им никто не пользуется» или даже «Соцсети нам неинтересны, в соцсетях одни боты».
Тогда откуда берется какой-нибудь водитель из провинциального городка, которого «аж трясет» от ненависти к власти, который в курсе, что «последние выборы были самыми грязными», что «москвичи жируют», что «все воруют»? А я объясню. Беда в том, что большинство политтехнологов не понимает степени проникновения социальных сетей в массовое сознание. Конечно, власть занимается СМИ, управляет СМИ, владеет технологиями подачи информации. Однако мнение, что медийный выхлоп телевидения и официальных СМИ мощнее влияния соцсетей, что главный коэффициент эффективности — это выборы, это опасное заблуждение.
Согласно нашему анализу, сегодня в русскоязычных соцсетях (ВК, ФБ, «Одноклассники», «Твиттер», «Инстаграм», YouTube, «ТикТок», ЖЖ и т.п.) зарегистрировано 340 миллионов русскоязычных аккаунтов, из них около 200 миллионов — российских. Всего в рунете примерно 70-80 миллионов активных пользователей. Пресловутых ботов в соцсетях — единицы процентов, потому что и Facebook, и Twitter, и другие соцсети ботов банят. Но дело даже не в этом. Боты — это чтобы писать, то есть вбрасывать, комментировать и т.п. Но кто читает соцсети — вот более важный вопрос. Только во «ВКонтакте» за последние полгода хотя бы минимальная деятельность зафиксирована со 130-ти миллионов аккаунтов, а активным пользователям принадлежат 45-50 миллионов аккаунтов. Но это не значит, что остальные мертвы. Это не бутафория, это живые люди. Которые, возможно, ничего не пишут, возможно, даже не лайкают, но они читают, просматривают чужой контент, они смотрят картинки, они получают информацию.
В течение дня соцсети рунета оказывают хотя бы одно воздействие практически на каждого из этой сотни миллионов пользователей. Это воздействие почти не учитывают социологи, его игнорируют погруженные в электоральный процесс политтехнологи, но оно катастрофически влияет на умонастроения. Независимо от сроков выборов идет ежедневная, ежечасная информационная война — активная, постоянная, хорошо выстроенная перепрошивка мозгов. Особенно энергично работают с молодежью, которая сейчас электорально как бы не очень интересна, а всего лишь через 15 лет будет управлять нашей страной.
— Это серьезная проблема, которую не отражают электоральные карты.
— Да, там бурная жизнь под поверхностью. Например, мы анализируем деструктивные молодежные движения от невинных на первый взгляд онлайн-групп до их эволюции в сторону «махрового деструктива». Это движение «Околофутбола», это гигантское А.У.Е. с их уголовной романтикой, это группы серийных маньяков, школьных расстрелов, суицидные группы и т.п.
Мы в начале сентября выпустили большой отчет на 70 страниц с анализом развития деструктивных движений в 2017-2019 годах. Показатель «заражения» подростков удваивался каждый год: если в 2017-м году 15% подростков столкнулись в соцсетях с деструктивными движениями, то в 2018-м их было уже около 30%, а в 2019-м — 50%.
Даже просто зарегистрировавшись в деструктивной группе, подросток уже испытал некоторое воздействие. А далее происходит многоуровневая фильтрация пользователей соцсетей, так называемый MLM — многоуровневый маркетинг. Воронка вовлечения многослойна и на первом уровне очень широка. Все начинается с публичного общения, чтобы заманить «лохов». Суицидные группы вербуют тех, кто любит постить грустные картинки или входит в группы страдающих депрессией. Чтобы заманить подростка в группу школьных расстрелов, начинают с шок-контента: «Во, смотри, прикольная расчлененка!» — так подростка постепенно приучают смотреть на фотографии с трупами, кровью, убийствами. Те, кому это неинтересно, постепенно отфильтруются. Останутся более внушаемые, их будет меньше, зато они как пластилин. Их постепенно уводят в закрытые группы, где уже начинают давать задания, проверять на исполнительность.
— Профилактикой гриппа мы занимаемся. А что с прививкой от деструктива?
— Россия только в начале этого пути. Ведется поверхностный анализ, купируются самые опасные проявления. Понятно, когда какой-нибудь парень из группы школьных расстрелов возбудился и уже притащил домой взрывчатку и оружие, к нему можно выслать опергруппу и перехватить. Но что мы можем предпринять на предыдущем шаге? А на пред-предыдущем? На мой взгляд, профилактикой всерьез не занимаются.
А ведь в конце любой воронки вовлечения — активные действия в офлайне, вывод на улицы. Это может быть призыв устроить школьный расстрел или, как у А.У.Е., ограбить ларек, отнять деньги у одноклассников. Но, на наш взгляд, наиболее опасная финальная цель деструктивных онлайн-движений — превращение молодежи в политическую силу, которую можно направить против государства в целом. Наш отчет фиксирует очень быструю политизацию чисто криминальных и деструктивных течений. Сейчас от 25 до 40 процентов участников различных деструктивных групп уже политизированы, активно обсуждают и распространяют политические вбросы.
И это финальная цель вовлечения молодежи в деструктив: политизация аудитории, вывод ее на улицы. И надо понимать, что там миллионы подростков и студентов.
С нашей точки зрения, эти проблемы импортированы. Почему мы приходим к такому выводу? Потому что технология вовлечения изобретена не у нас, она «приехала» в Россию уже готовой. Большинство суицидальных групп, групп школьных расстрелов и так далее — это просто кальки с западных групп. Тем более что почти все популярные цифровые платформы принадлежат американцам: Twitter, Facebook, WhatsApp. Кураторов, организаторов никто не банит.
Организаторам протестов это очень удобно. В крайнем случае, всегда можно забанить тех, кто выступит против деструктива, или скомпрометировать, взломав аккаунт.
Да, власть можно сменить в результате выборов. А можно вывести на улицу молодежь и перехватить власть во внеурочное время. И если упускать из виду регулярные, рутинные воздействия и информационные атаки, не отслеживать их, то можно подумать, что все якобы случилось на пустом месте.
Молодежь превращают во врага государства, обещая, что все будет круто, движуха, будет свобода и так далее. Но забывают сказать, что падение государства — это крушение порядка, убийства на улицах, отключение отопления, отсутствие лекарств в аптеках. Очевидцы рассказывают, что после Евромайдана во Львове сложилась ситуация гражданской войны: несколько недель люди боялись выйти на улицу, аптеки были закрыты из-за грабежей и мародерства, без лекарств остались даже диабетики.
Но не может быть прививкой просто хватать тех, кто высунулся, кто доведен до высокого градуса готовности что-то совершить нехорошее. Аресты тех, кто на митинге ударил полицейского, на кого-то подействуют (и это правильное действие), но могут еще больше завести других. Настоящей прививкой может стать позитивная повестка дня и позитивный контент в соцсетях, ориентированный на молодежь. Но его я в сети практически не вижу.
— Притом, что с негативом все в порядке, он активно производится?
— Да. И это очень развитая и проработанная технология, которая полностью зомбирует тех, кого она засасывает. Они с удовольствием воспроизводят то, что им транслируют, не понимая, что попали в воронку; для них все происходящее — эффект свободы слова, личное желание «узнать ужасную правду».
Ключевой вопрос: можно ли этому вообще противодействовать? Не факт, что уже выработаны эффективные методики противодействия. Но их разработкой надо заниматься. Против структуры должна действовать структура.
Необходимо понимать, что технология — это рамка, это знание, как правильно настроить цифровые протесты и цифровым образом их освещать, поддерживать, продвигать. Но технология сама себя не реализует. Рамка должна заполниться.
Ты должен построить структуру, а структура — это люди. Что такое «Макдоналдс»? Это кассиры, повара, менеджеры, которыми заполнены ячейки в рамке интеллектуального продукта-франшизы. Структура протеста в России уже есть. И ее ячейки заполняются сегодня. Ведь мы говорим не просто о распространении информации. Самое главное в протестной франшизе — система производства контента. Актуального, вирусного, заразного, клейкого, который заводит аудиторию, который хочется перепостить. Внутри структуры протеста есть стратегическая группа (или группы), которая придумывает и продумывает очередные ходы, есть контентщики, которые реализуют предложенные ходы через текст, видео, картинки, всевозможные демотиваторы и так далее. Есть погонщики адептов, ботов и виртуалов, которые заставляют интернет-пользователей, а также ботов и виртуалов этот контент распространять. Кого-то привлекли возможностью сделать политическую карьеру, кого-то интересуют деньги, кто-то просто рад возможности «потусоваться с движухой». Профессиональных манипуляторов в этой «движухе» будет не более условных 5%, а 95% — это добровольцы, которые либо искренне верят в дело, либо им просто, как говорят, «по приколу».
Чтобы противостоять подобной структуре, необходимо в противовес ей выстроить оборонную структуру, скорее всего, ассиметричную. И я не уверен, что она создана, я не вижу ее следов в интернете. Конечно, какие-то вбросы, вливания, противбросы информации осуществляет и наша власть. Нанимает людей для распространения информации через ботов, виртуалов. Но структуру, о которой я говорю, нельзя свести исключительно к фабрике троллей или системе распространения информации.
— Иначе это похоже на то, как если мы дом не ремонтируем, а лишь фасад его красим?
— Да. Google, Facebook, Twitter и прочие соцсети — это лишь часть информационного оружия Соединенных Штатов. С нашей стороны печально известные «ольгинские тролли» — кустарная попытка противодействовать мощной и хорошо организованной структуре. Неслучайно они оказались нерабочими, быстро спалились и почти не влияют на мнение интернет-пользователей. Вера наших политтехнологов, что в соцсетях ничего не происходит — иллюзия. Не знаю, может, им удобно так думать, ведь их КПЭ, то есть выборы — это более-менее управляемая история.
Но именно в соцсетях активно перепрошивают мозги и организуют протесты. Во время последних российских выборов соцсети сделали все для возбуждения населения. В первую половину дня голосования, когда был важен протестный контент, оппозиция работала через «ВКонтакте». Контент сводился к тому, что «выборы очень грязные», «самые грязные выборы за всю историю России», «сплошные нарушения» и так далее. А во вторую половину дня активность переместилась в Twitter, потому что сменилась тематика сообщений. Стали говорить о том, что «у нас еще есть шанс», нужно срочно бежать туда-то, нужно срочно проголосовать на таких участках. Twitter позволяет очень быстро организовать людей. Раздать указание, задание, сбить толпу и погнать куда-то — так он работает. Неслучайно Twitter много лет убыточен и, тем не менее, прекрасно себя чувствует.
— Выполняет «социальный заказ»?
— Конечно. И потому время от времени лояльных инвесторов просто берут за ухо и говорят: «Знаешь что? Купи-ка кусочек "Твиттера"». И вот уже какой-нибудь арабский принц инвестирует в Twitter 300 миллионов долларов. Twitter не закроют даже при еще больших убытках, потому что это рабочий инструмент геополитики. Технология смены власти извне развивается, и сегодня онлайн-инструменты в ней — основные.
Я надеюсь, что у нас изучают мировой опыт, но пока никаких эффектов этого изучения не вижу. Позитивной повестки практически нет. Выборы были выиграны Партией власти во многих регионах, а прошивка мозгов, мол, давайте ненавидеть единороссов, продолжается. Вверху происходят какие-то как бы «правильные» события, идет спокойная жизнь, а внизу тлеют торфяники, и это очень опасно. Есть слой выборов, но есть и слой перепрошивки мозгов, на котором ведется ежедневная рутинная работа, чтобы в определенный момент включить триггер и запустить кратковременное событие — вывести людей с перепрошитыми мозгами на улицы.
И нам однозначно нужно строить центр противодействия информационным атакам. Это большой проект, нужны сотни умных людей для изучения противника и его ходов. Пусть это ведомство будет оборонным, нам не нужно вмешиваться в выборы в США или в Евросоюзе. Но наличие подобного центра, в том числе для большой аналитической работы — реальная необходимость. Надо мониторить ситуацию. Идеи, которые вбрасывают, — их ведь вбрасывают не мгновенно. Всегда есть период, в течение которого можно строить прогнозы и пытаться предсказать, что будет дальше. Тех же кураторов первого, второго уровня — их же где-то учат, они тусуются в каких-то группах в соцсетях, прежде чем начнут продвигать в массы ту или иную идею. И при серьезном анализе можно предсказать возникновение попыток смены власти.
— Возможно, я утрирую, но не будет ли достаточным внедрить шпионов в центры, где обучают подобных кураторов?
— Я не уверен, что сегодня для противодействия информационным атакам эффективны спецслужбы. На самом деле это даже противоречит логике процесса. Сейчас объясню, почему. Помните, когда летом 1999-го года Путин стал премьер-министром России, а позже Президентом, он впервые два года выступал в СМИ редко и не слишком уверенно? Но позже освоился в медийном пространстве и стал харизматическим лидером, практически главным формирователем повестки. Почему был длительный инкубационный период? Он из спецслужб, а спецслужбы и медиа противоположны друг другу. Одно из главных достоинств спецслужбиста — держать язык за зубами. Фээсбэшник не будет энергично оперировать в медийном пространстве. Фээсбэшник в вопросе, высказаться или нет, скорее примет решение, что нет. А мы говорим о создании структуры, где все наоборот.
Приведу другой пример. В 2012 году сразу после выборов президента началась активная информационная атака на Русскую православную церковь, которая длилась девять месяцев. Мы внимательно следили за происходящим, кто делает вбросы, как распространяется информация и так далее. И отметили вот такой эпизод. Был сделан (Гельманом, как обычно) информационный вброс про желание церкви отнять пансионат у тяжелобольных детей. И журналист Максим Кононенко, он же блогер Паркер, почему-то в этот раз зацепился за эту тему, быстро провел собственное расследование и буквально в течение получаса выпустил контраргументы, доказал, что это дезинформация. Он сумел сбить вброс буквально на взлете, тому оставалось только упасть, зашипеть и погаснуть. Что здесь важно? Кононенко не только быстро собрал материал, он также быстро принял решение высказаться, немедленно выйти в публичное пространство, немедленно выпустить опровержение, и это оказалось решающим. Конечно, важен был и его медийный охват.
Спецслужбы не в состоянии принять такое решение с такой скоростью. И настолько быстро оперировать в публичном пространстве. Поэтому необходима альтернативная структура, пусть в определенном смысле она будет закрытой, но в ней должно быть много медийных, открытых к общению, креативных людей.
— Пусть это по-оруэлловски звучит, но кто-то должен формулировать мыслеформы? Надо стремиться к тому, чтобы пользователям соцсетей, как минимум, было с чем сравнивать? Чтобы они оставались собой, чтобы думали самостоятельно, а не бежали толпой на зов?
— Да, и для этого нужна серьезная стратегическая работа. Возвращаясь к событиям в Гонконге: мы сейчас смотрим на них в лучшем случае как на шахматную партию, разыгранную в чужом турнире. И мы можем видеть, какие дебюты разыгрываются, какие приемы используются, как идет партия. Можем даже воскликнуть: «О, давайте освоим эти приемы! Давайте научимся разыгрывать этот дебют!» Но это тактическая реакция.
А правильная реакция — стратегическая: «Давайте откроем шахматные школы и сами организуем турниры». Потому что дело не в конкретной шахматной партии, а в необходимости вырастить целое поколение политических шахматистов. Какие, кстати, у нас есть во «внешней» геополитике. Нужно не просто изучать частные приемы и комбинации, а строить структуры, способные разыгрывать любые партии. В новой цифровой среде.
