Партия пополняется героями

Интервью с первым российским врачом в Мариуполе

«Каждый, кому приходилось в жизни оперироваться, понимает, что главные в операционной — это хирург и анестезиолог. Но, наверно, не все представляют, насколько сложная и ответственная работа у анестезиолога. Хотелось бы отметить Максимычева Валерия Николаевича — заведующего отделением анестезиологии-реаниматологии Дзержинского онкологического диспансера, который постарался предусмотреть и учесть все особенности моего ослабленного организма…»

«Хочу выразить благодарность Максимычеву Валерию Николаевичу за спасение жизни моей мамы…»

Такие отзывы благодарных нижегородцев о герое нашего интервью можно найти на одном из сайтов-«отзовиков».

Валерий Максимычев — заведующий отделением анестезиологии и реанимации 30-й городской больницы в Нижнем Новгороде. В профессии, где приходится ежедневно доставать людей с того света, уже более 26 лет. Узнав о том, что в зоне СВО катастрофически не хватает гражданских медиков, он взял на работе отпуск и без раздумий отправился в Донбасс.

Его поступок можно описать одним предложением, но за ним кроется невообразимая глубина и значимость подвига современного человека. Мало кто из нас, навскидку, может сейчас так сменить привычный образ жизни, рискнуть работой (да что там работой — всем) и рвануть за свой счет туда, где риск быть убитым или покалеченным крайне высок. Особенно на это сложно пойти тем, у кого в жизни вроде бы все сложилось: есть хорошая работа, карьерный рост, любящая семья, домик в каком-нибудь СНТ. Но иногда приходит время, когда ты понимаешь: твоя помощь нужна там, нужна именно сейчас. Тогда приходится принимать решение, и довольно непростое.

Герой нашего интервью принял решение ехать. Правда, даже не подозревал, что после этого его жизнь так сильно изменится. Причем перемены начались сразу. Например, несколько скептическое и критичное отношение к нашей власти и партии изменилось настолько, что Валерий Николаевич подал заявление о приеме в «Единую Россию» прямо в Мариуполе. А недавно в Москве вице-спикер Госдумы Анна Кузнецова и руководитель фракции «Единой России» в нижней палате федерального парламента Владимир Васильев вручили ему партийный билет.

После этого Валерий Николаевич поделился в интервью «Парте» своими впечатлениями от поездки и подтвердил, что такого единения не чувствовал больше нигде. А по-другому и быть не могло, ведь, оказавшись в условиях постоянного риска, ежедневно спасая десятки жизней обездоленных людей, буквально породнившись со своими коллегами в тяжелейших условиях войны, не оставить там частичку своей души невозможно.

Так же и мне, самому побывавшему на войне в 16 лет, невозможно было слушать моего интервьюируемого без эмоций. Слезы сдержал, честно.

Мне показали пример. А дальше — дело техники

— Валерий Николаевич, расскажите, пожалуйста, о вашей жизни и профессии до войны.

— Я окончил педиатрический факультет Нижегородской медицинской академии в 1995 году. Но в педиатрии мало кто остается из лиц мужского пола, в основном там работают женщины. Кто-то остается в детской хирургии, но все равно мужчин там немного. Все хотят во взрослую медицину. Почему делаю на этом акцент, я скажу чуть позже.

С 1995 по 1996 год окончил интернатуру по анестезиологии-реаниматологии. И в августе 1996 года я приступил к самостоятельной работе врачом анестезиологом-реаниматологом. На данный момент у меня 26-летний стаж, с интернатурой даже чуть побольше.

Все время работал в Нижнем Новгороде, где родился и живу. Хотя сейчас есть возможность уехать в Москву. Но я пока об этом думаю. Больше хотят дети, поскольку они легче поддаются моде. Старшей скоро 17, младшей 13. Они еще не понимают, что такое малая родина. Но со временем поймут, тем более сейчас, когда отец съездил на войну и вернулся живым.

— Когда они уедут в Москву, тогда и поймут, что такое малая родина.

— Наверное, так.

Когда все началось, я смотрел новости фактически на всех каналах с утра и до следующего утра. Информации было достаточно много. Надеюсь, что она была вся правдивая, но тем не менее мне хотелось сформировать свое собственное мнение на основе информации из СМИ. Я нисколько не сомневался в том, что спец­операция была нужна именно тогда, когда она случилась. Но мне захотелось четкого понимания.

И как-то по телевизору я увидел репортаж, что московские врачи поехали в Донецк и уже оперируют в областной больнице.

Туда привез группу врачей депутат Госдумы от Калмыкии Башанкаев Бадма Николаевич. Я, честно говоря, поразился их смелости и тому, с какой легкостью они это сделали. Контактов с ними у меня не было, но я нашел депутата в соцсети и написал ему, что тоже хочу поехать: «У меня стаж такой-то, я заведующий отделением, в своей специальности я умею абсолютно все».

Он ответил достаточно быстро: «Да-да, мы будем думать». Но так как там проблемы со связью, конкретику от него я получил не сразу. Спустя три недели он мне скинул контакт помощника главы Комитета ГД по охране здоровья Дмитрия Анатольевича Хубезова. А дальше было дело техники.

За неделю в России была сформирована группа медиков из девяти человек. И 4 апреля мы выехали из Москвы в Ростов на поезде. Билеты покупали сами. Это поездка добровольная, никто не оплачивал, ни о каких зарплатах речи не шло. Бадма Николаевич показал пример мне и таким же, как я. Кто-то, возможно, по каналу «Единой России» поехал, но я никого не спрашивал, поскольку по приезде мы были практически сразу разлучены.

— Как к вашей поездке отнеслись близкие, коллеги?

— Я думаю, что большинство россиян поддерживают спецоперацию, но вот такого оголтелого патриотизма я не увидел.

— Не каждый готов бросить все и уехать.

— Не каждый. Многие крутили у виска. Кто-то спрашивал: «Зачем тебе это нужно?» Другие говорили: «Ну, я, в общем-то, не сомневался, зная твой характер…» Ну, скажем так, проводы на работе были достаточно сухими. Родственники немножко попереживали, но в итоге все поняли.

— А на работе вы взяли отпуск?

— Да, в апреле. В самое неудобное время.

— Можно сказать, что вы потратили свой отпуск, который могли бы взять летом для отдыха с семьей.

— Я скажу, почему я принял это решение. Потому что мне было легче уехать, чем остаться. Я бы не смог спокойно жить. Я уехал бы раньше — еще в начале марта, если бы не эти три недели, когда я ждал ответа. Но я думаю, что я ничего не потерял, не потеряли ничего и мариупольцы, поскольку мы много работали и помогли им.

Из девяти человек, которые вместе со мной поехали, было несколько сестер, фельдшеров и врачей. Но на границе одну девочку не пустили. Она когда-то уже была в горячих точках и, видимо, подписывала какие­то документы о неразглашении, но потом об этом забыла.

А кто-то в Марик собирается?

— Мы приехали в Донецк, где нас сразу распределили. Меня с профессором Гурьяновым в областную больницу, кого-то в Харцызск, кого-то в Макеевку, кого-то в Горловку. Но нам уже тогда предложил помощник Дмитрия Анатольевича Хубезова поехать в более горячие места, чем Донецк. Он сказал: «Вы можете отказаться, но предварительно скажите — согласны вы или нет?»

Приехав в областную больницу Донецка, я в легкой форме написал в общий чат: «А кто-то в Марик собирается?» Если бы не было этой фразы, я бы в Мариуполе не оказался.

После этого мне пишет Дмитрий Анатольевич: «Вы хотите в Мариуполь? Есть такое предложение! На левом берегу организуется медицинский пункт, там только прошли бои». Они, собственно, и не закончились. Они еще шли рядом с нами. О блокировании украинской группировки на «Азовстали» еще даже и речи не было. Он предупредил, что там опасно, поэтому предложил еще подумать. Я ответил: «Будем настраиваться». Но он сказал, что предложение только мне одному.

Оказывается, ковид можно подцепить даже во фронтовом Мариуполе

— Утром за мной приехал Владимир Борисович из аппарата Дмитрия Вадимовича Саблина, и через три часа я оказался в Мариуполе. В сандалиях, потому что всю одежду я забыл, в чем был одет — в том и уехал. Только через три дня мне ее привезли. Вот так все и началось.

Сперва мы принимали больных в маленькой комнате три на три метра. В первый день я принял 101 пациента.

А потом я заболел ковидом. Два года назад я болел тяжело — 58% поражения легких. Но я восстановился. Потом два раза прививался. И тем не менее заболел. На Украине ковид какой-то особенный — я слышал об этом.

Перенес я его здесь на ногах. Но неделю мне было нехорошо. Несколько волонтеров я отправил в Россию с высокой температурой и подозрением на пневмонию. Там они сдали тесты, и у всех подтвердился ковид.

Ночевали мы в полуразбомбленной 5-й школе. Тепла, воды, света, естественно, не было. Электричество — только от генератора, который подключили волонтеры. Спасибо Дмитрию Вадимовичу за подаренный спальный мешок, в нем хоть более-менее можно было спать.

В первые дни работы я понял, что мне нужен хирург. Так как я реаниматолог, терапевтические знания у меня есть, это смежная специальность. В хирургии я тоже понимаю, могу поставить диагноз, дать совет. Но практически делать что-то руками я прав не имею. Поэтому я сказал, что мне нужен хирург. И Дмитрий Анатольевич Хубезов привез вместе с партией лекарств хирурга.

Я думал, что он привезет профессора из Барнаула, с которым мы сдружились, но нет. Оказалось, что приехал Борис Борисович Полуосьмак — доктор-хирург, кандидат наук из Волгоградской области. Мне 50, ему 53. И профессору Гурьянову, о котором я говорил, 54 года. То есть добровольцами на Донбасс не совсем молодежь приехала.

Спустя несколько дней Дмитрий Анатольевич говорит: «Вам места тут не хватит. Есть в школе большой класс — переезжайте туда». Вставили стеклопакеты в одном кабинете, расставили лекарства и начали принимать пациентов там.

Начали приходить к нам работать местные медсестры, массажисты. У всех разбомблены дома. А у нас всем место найдется — как в сказке: «Кто в тереме живет? Есть место?» — «Ну, заходите». На третий день у меня фармацевт появился, потом врач-реабилитолог — всем спины вытягивала. Борис Борисович за себя и за травматолога работает, я по своей специальности и за терапевта.

За несколько дней набралось много персонала. Приходит врач-педиатр:

— Нельзя ли у вас поработать?

— Мы бесплатно работаем.

— Да ничего страшного.

Они даже еды не попросили. В течение двух недель мы в этом школьном классе вели прием, раздавали лекарства. Заходишь и видишь: там Наталья на своем мате вытягивает воспаленные спины и шеи, там Борис Борисович за какой-то ширмой вправляет вывихи. И понимаешь, что все равно места мало.

«Аполлония»

— Тогда мы присмотрели стоматологическую клинику «Аполлония». Она была полностью закрыта мешками и кирпичами. Стекла уцелели, да и сама она была в хорошем состоянии. Правда, мародеры уже залезли туда, поорудовали.

С нами работала Неля Александровна — помощница Дмитрия Вадимовича Саблина и член «Боевого братства». Очень хороший, умный человек. Она все для нас организовала: помогла нам с едой, медикаментами, бензином, генераторами. И нам ничего не оставалось, как просто хорошо работать. Неле огромное спасибо и низкий поклон.

Потом я ее попросил попробовать «отжать» эту клинику. «Отжать» в хорошем смысле.

Клиника частная. Владелец, насколько я понял, — проукраинский. Даже памятник, который стоит рядом со зданием, посвящен «жертвам обстрелов террористов в 2014 году». Там примерно так написано. Я до сих пор не могу понять, в каком ключе он существует…

— 9 мая 2014 года, в День Победы, центральная площадь Мариуполя была заполнена десятками тысяч людей, которые вышли выразить свою поддержку восставшему Донбассу. Но приехавшие туда «ахметовские» боевики нацбатов этих людей там расстреляли — есть даже видео. Тогда как раз террористы киевского режима подавили антимайданное восстание в Мариуполе. И получается, смысл этого памятника — перевернуть все с ног на голову.

— Да, у них это хорошо получилось. К слову о злой иронии судьбы. Этот хозяин клиники отвез куда-то свою семью, закрыл «Аполлонию», а через час попал под обстрел и погиб.

В итоге по моей просьбе «Аполлония» отошла к нам. Естественно, во временное пользование, поскольку в Америке есть еще соучредитель, который очень недоволен тем, что так получилось. Но это уже не его забота. Клинику мы сохранили — не отбили ни одного косяка, не разбили ни одного окошка, даже не хлопнули ни одной дверью. Мы жили в этом месте так, как будто это наше личное.

— Вспомнил похожую ситуацию восьмилетней давности. В 2014 году в пригороде Славянска ополченцы во главе с Моторолой (Арсен Павлов, позывной «Моторола» - экс-командир батальона «Спарта», погиб в результате теракта в 2016 г. – прим. ред.) взяли практически без боя поселок Семеновка. Через Семеновку пролегала трасса Харьков — Ростов, где стоял придорожный мотель. И когда бойцы начали там расквартировываться, хозяева этого мотеля как раз уезжали из-за войны. Они очень просили Моторолу сохранить эту гостиницу в чистоте и целости. Он им это пообещал. И, действительно, всех бойцов заставляли спать на полу, не трогать кожаные диваны и не играть в бильярд. Но судьба распорядилась иначе. Через пару недель, когда ополчения там уже не было, танк ВСУ этот мотель сравнял с землей прямой наводкой... Но мы свое обещание выполнили.

— Переехав в «Аполлонию», мы за день заняли все кабинеты клиники, поставили генератор, расфасовали лекарства как нужно и на следующее утро готовы были принимать пациентов.

Вдруг входят две красивые молодые женщины. И одна говорит: «Мы можем вам чем-то помочь? У нас нет медицинского образования. Но я вот пришла в 4-ю больницу сестру навестить, и вдруг начался обстрел, так я там и осталась на месяц помогать, поэтому опыт небольшой есть».

Позже она рассказывала, как «азовцы» убивали волонтеров, которые бегали за водой для больных и персонала, — они у нее на руках умирали, как она бегала за медикаментами под снайперским обстрелом. И я ей верю.

В итоге они остались готовить нам еду. В частных клиниках принято иметь большую кухню (врачи ведь часто допоздна работают, поэтому им создают условия, чтобы комфортно можно было поесть, не выходя из больницы). Так они с утра и до вечера готовили нам борщи, супы. Каждому доставалось по тарелке. Замечал, как девчонки сами не поедят, ничего не попробуют, пока нас не накормят. Просто поймите, какой коллектив собрался! Это был монолит. И вот эти эсэмэски, которые, вы сейчас видите, мне приходят на телефон, — это оттуда, из Мариуполя.

На постоянной основе нас работало 16 человек.

Потом стали приносить записки с просьбой о помощи от тех, кто не мог передвигаться самостоятельно. И мы организовали скорую помощь, перемещаясь по городу на «буханке» и оказывая помощь на дому или вывозя пациентов в Новоазовск. С Министерством здравоохранения ДНР у нас уже была договоренность, что всех тяжелых мы везем туда. За все время мы вывезли 200 с лишним человек. Наиболее тяжелых отвозили в Донецк и Шахтерск.

Конечно, руководство больницы в Новоазовске было не очень мной довольно, так как я им отправлял сложных пациентов. Некоторые даже, как говорят на нашем не совсем этичном сленге, говорили, что я им вожу одну «труху». Но среди больных «трухи» нет. Или ты идешь в специальность и молча спасаешь всех, или уходи. Они даже не знают, скольких я оставил дома. Я как реаниматолог часто понимал, что я не довезу больного, что не выхожу ни я его здесь, не выходят его ни в Новоазовске и помощь не получит тот, у кого есть шанс. Таких я достаточно много оставил. В таких случаях я говорил родственникам: «Дайте достойный уход. Спасти его не получится. Если вы сейчас настоите, чтобы я забрал его, смерть случится в машине. Если она не случится в машине, она стопроцентно случится в больнице. И вы даже не найдете тело, поскольку в условиях военного времени не всегда есть возможность связаться с родственниками». И многие понимали и соглашались. Конечно, мы им оставляли какие-то лекарства, паллиативные обезболивающие.

— Какой в основном характер травм?

— Обстрел такая вещь, что зачастую не дает шансов человеку. Вы это сами знаете. Мы видели тела, лежащие на улице, — и военных, и гражданских. Все они погибли от обстрелов, никто не смог спастись. Здесь же характер нарушений другой — пневмония тяжелая, обморожение, гангрена, сердечная недостаточность.

Потом, когда уже напряжение войны снизилось, пошли психозы и неврозы — люди «пошли вразнос». Таких случаев было много.

Ну, и детишки, конечно, болели пневмонией, бронхитом.

Мы катались по городу с утра до вечера. Когда времени совсем не было, разделялись с Борисом Борисовичем — он в приемной, а я по вызовам. Или иногда вместе забирали больных. Кого-то вывозили, кому-то помогали на месте.

Позже к нам прибыли донецкие врачи. Мы их попросили, чтобы приезжали к нам вахтовым методом. Донецкие в этом отношении молодцы. К нам приезжали травматолог, терапевт, психиатр. По три дня они у нас, потом меняются. Они нам развязали руки. Как правило, они работали в клинике, а мы объезжали тяжелых больных по городу.

С утра до вечера вот так это все и происходило.

— Я так заслушался, что даже вопросы никакие не хочется задавать. Но все же уточню вот какой момент. Когда были обстрелы и бои рядом, какие чувства вы испытывали? Был страх под обстрелом? Вы же тоже о семье, наверное, вспоминали?

— Слишком громко сказано — «под обстрелом». Я слышал треск рядом. Может, именно так разрываются бомбы, когда ложатся рядом. Мы в 500 метрах были от боев. День-два там, и уже ничего не боялись. Единственное, когда было несколько прорывов «азовцев», нас снимали с вызовов и давали бронежилеты. Но мне в бронежилете неудобно работать, поэтому я снимал. Не хватало автомата. Вот чувствуешь, что мужику обязательно нужно что-то иметь в руках — палку, нож, что угодно.

То, что там летает, гудит над нами, — это не страшно, можно сказать, даже безопасно. А вот громкий треск рядом, который я услышал на одном из вызовов впервые (и надеюсь, никогда больше не услышу), — это серьезно. «Точку-У» вроде как дважды сбили в Мариуполе, пока мы были там. Каждую минуту мы слышали выстрелы самолетов, САУ, «Градов». Первые две недели мы засыпали только под такие звуки, а когда было тихо, спать уже не могли. Привыкли к этому всему. Но не мне вам говорить, поскольку я не очевидец этих событий. Все это было для меня постфактум. Поэтому я не вижу, честно говоря, особой причины, почему столько внимания уделено моей персоне. Я ничего особенного не сделал.

Как вступить в партию в зоне СВО

— Зато со стороны видно! Поверьте, я вот сейчас с вами общаюсь, и у меня, как и, думаю, у многих, невероятное желание оказаться там с вами в тот момент. Ладно, вернемся. Вы уже рассказали, как познакомились с партией. Интересно узнать, как вы относились раньше к «Единой России» и как относитесь теперь?

— Знаете, никогда нельзя говорить утвердительно, что вот я буду таким и никогда не изменюсь. Когда-то мы тихонько ругали Президента и партию. Уж партию поругать, этих единороссов, — это было святое. Но когда я увидел масштабы и объем помощи, оказываемой в Мариуполе ЕР, я был поражен. И не только фурами с «гуманитаркой», которые туда идут сотнями. Я видел, сколько затрачено их личного времени и сил. Это не просто для того, чтобы отчитаться и поставить галку. Люди приезжали к нам из Донецка, потом обратно, потом опять к нам. Они делали все, чтобы не оставить нас голодными, накормить жителей микро­района, привезти лекарства, воду и все это проконтролировать. Это очень тяжело. Я понял, что только идейные люди смогут это сделать. Я действительно проникся. Это не громкие слова. Это на самом деле так. Десятки тысяч спасенных от холода, голода и огня не оставили меня равнодушным. По примеру своего деда, который вступил в партию на фронте в 1943 году, я подал заявление на вступление в «Единую Россию» в Мариуполе. Мне хотелось увековечить это событие и исполнить семейную традицию. И я горд этим!

Вот я собираюсь скоро опять туда ехать. Не в «Аполлонию», а вообще в Мариуполь. Мне сейчас говорят: «А тебе надо туда сейчас? Там вроде бы столько врачей. Может, в одну реку дважды не войдешь?» И, с одной стороны, я с ними согласен, а с другой — меня зовут туда мои ребята.

Когда я уезжал, мы с девчонками прощались и плакали. За полтора месяца мы все там стали родными. Андрей, ты и сам знаешь, какие отношения там. Я не был на войне, не был в армии, хоть я и офицер запаса. Но такого единения, такой братской любви нет больше нигде. Меня там ждут. Наверное, поеду к ним туда опять. Но есть еще Красный Лиман, Изюм, скоро будут Славянск, Краматорск — там также нужна помощь. Возможно, поеду туда.

По-хорошему, мне нужно было еще там остаться, помочь местным волонтерам. Ведь сейчас там потихоньку налаживается мирная жизнь — стали открываться магазины, продукты появились на рынках. А местные девчонки все это время нам помогали на добровольных началах. Но радует то, что сейчас «Единая Россия» им выдала премии и даже многих удалось официально трудоустроить в местные медицинские учреждения. Надеюсь, у них все будет хорошо.

То, что я еще должен съездить и не раз, я это чувствую, знаю. Но есть ощущение того, что там будет уже не так. Легко не было, сразу скажу. Но не так все равно душевно будет. Будет тяжелее, и не факт, что безопасно. Я это понимаю. Это всегда так. Первая поездка воодушевила, ты чувствуешь, что у тебя все срастается. И на этом люди накалываются. Чувство опасности утрачивается, начинается кураж. Все это затягивает, я это прекрасно понимаю. По ощущениям, на других направлениях будет еще сложнее. Но если туда другие поедут, я в стороне стоять не буду. Мне легче уехать, чем остаться. Не потому, что я хочу первым быть, а потому, что... Я не могу это объяснить.

Оборотная сторона медали

— Вспомнил историю. Где-то в середине нашей командировки к нам приехали из России врачи-педиатры и врач-фельдшер. Молодые ребята, худенькие, в татуировочках, мажористые такие. Они не успели еще приехать, как вдруг, откуда ни возьмись, сразу какие-то корреспонденты. То ли с ними приехали, то ли случайно. Подошли к ним, а они сразу души истончают на камеру: «Мы вот приехали по зову сердца выполнить долг перед мариупольскими детьми». Я говорю журналистке: «Подождите, подождите. Вы о клинике приехали снимать? Они только приехали и не знают, о чем говорить. Вон Борис Борисович сидит — с ним пообщайтесь. Я подойду, если надо». А новоприбывшим говорю: «Пацаны, вы подождите, для вас будет еще тысяча интервью. Вы же не знаете, что говорить». Они как раз к этому моменту слезы вытирают от переполняющих чувств. Я им говорю: «Утром я к вам зайду в семь часов, и поедем работать». Прихожу в семь часов утра к ним в школу. Они спят — кто на полу, кто на раскладушке. Говорю им: «Вы чего лежите? Семь утра. Все, ребят, поехали работать». А они: «Мы не пойдем. Мы в 12 обратно». Взяли и уехали.

Как потом я узнал, они жаловались нашей журналистке Насте, что их плохо встретили, не накормили вечером (хотя их кормили), не дали утром позавтракать (хотя они завтракали, я точно видел), не дали им фронт работы и отнеслись не так, как нужно. А Настя сказала им: «Послушайте, ребята, а вам не кажется, что вы сами должны были все это сделать? За вами тут никто бегать не будет». Тем не менее они уехали. И больше о них ни слуху ни духу.

— Это такая оборотная сторона медали.

— Ну, это эксклюзивный случай. В основном все, кто приезжал, справлялись и работали с полной отдачей.

Чудеса на войне — обычное явление

— Общался с журналисткой Настей, и она однажды мне сказала: «Валерий Николаевич, ты увидишь на вой­не несколько чудес». И я действительно их увидел.

Однажды Настя привезла нам умирающую больную. Где-то в подвале нашли женщину. Сказали, что она собачницей была: сама ничего не ела, кормила собак, поэтому в таком истощении. У женщины остановилось сердце у меня в кабинете. Я качал ее час. Ставил подключичный катетер, потому что вен не было. Обычно, в больницах «на гражданке», не заводится. А здесь я ее сердце запустил через час. После этого она у меня прожила еще 12 часов и до утра была в сознании. Это чудо, которое немедик не поймет. Я в больнице, имея все оснащение и прилагая максимум усилий, схоронил бы ее за час. А там я ее схоронил за 13 часов. Пусть даже, когда я ее завел, я уже знал, что она скончается.

— Как к вам относились местные? Вы же были из России. Они не проецировали какую-то свою агрессию, недовольство на вас?

— Были моменты, но в целом положительно. Население там в основном осталось маломобильное. Все остальные, условно говоря — креативная молодежь, уехали, как только прозвучали первые выстрелы. К сожалению, многие побросали стариков. Но были и те, кто искал до конца своих родственников.

Был случай, когда медсестра Маринка нашла своего ретривера через месяц, как тот потерялся. Мы однажды вечером поехали его искать, но безуспешно. Рядом стали бомбить, и мы вернулись. А на следующий день она сама ушла на поиски. И нашла! Он у нее месяц или полтора где-то бродил и к ополченцам прибился. Представляешь, морда у собаки вся поседела!

Я и сам там собаку огромную выходил. Когда приехал в Мариуполь, смотрю — идет скелет. Он уже даже не понимал, что делает. Я его остановил, дал колбасы — пес сперва даже жевать не мог. Но потом каждый день методично приходил, а я его кормил. Потом он даже улыбаться стал, поправился.

Реанимация — это серьезная штука, ее надо знать

— Можно сказать, что эта поездка разделила вашу жизнь на до и после? Как семья относится к тому, что вы можете периодически ездить в район боевых действий?

— Я свой характер не менял. Он как был задиристым и непокладистым, таким и остался. Вообще, в жизни всегда по-разному было. Работу приходилось тащить за пятерых, при этом никто особо на это не обращал внимания. Реанимация — это серьезная штука, ее надо знать. Это тяжелейший пуд соли, и никто его есть не хочет. Поэтому реаниматолог для всех — это как белая ворона: токсичный, всегда уставший, работает с трупами, с какими-то проблемами идет. Раньше нас особо не замечали, а сейчас появились предложения. Сейчас пришло то время, когда формируется действительно настоящая элита. По большей части она там воюет. Пришло то время, когда такие, как я, оказались нужны и оказались в первых рядах.

— Как вы сказали, у вас на работе, когда узнали о поездке, кто-то покрутил у виска. Другие же проникнутся вашим примером и сами совершат достойный поступок.

— Мелькать на экране я согласился только по одной причине: потому что кто-то посмотрит мое интервью и сделает выводы. Может, это не связано со мной, но после меня там сейчас толпы врачей. А поначалу в Мариуполь никто ехать не хотел. Я сам не знал, где я окажусь и что со мной будет. Сейчас мне вручили медаль «За ратную доблесть» от «Боевого братства». Не знаю, заслуженно или нет. Я не вижу ничего такого в том, что я сделал. Но не будем об этом.

Я хотел поехать еще в 2014 году, когда все началось. Но тогда мало кто понимал, что происходит. Все думали, что это чужая война. А она началась тогда и докатилась до нас только сейчас.

— Даже сейчас, когда обстреливают Белгородскую, Курскую области, многие еще не понимают, что она докатилась.

— Им и надо все это объяснять. Чтобы не смотрели всяких невзоровых, макаревичей, гребенщиковых, которых я раньше слушал. Мы выросли на их творчестве. Не знаю, как себя повел бы Цой. Но мне почему-то кажется, не как Шевчук.

— С Цоем, думаю, все нормально было бы. До сих пор его «Кукушку» поет весь Донбасс. Она уже стала символом этой войны.

— Да, я думаю, с ним было бы все нормально.

— Последний вопрос, чтобы уже окончательно залезть в душу. Я общался со многими, кто уехал на фронт — кто бойцом, кто медиком, кто волонтером. И многие, особенно мужчины старше 50 лет, мне говорили, что вся их жизнь была ради этого момента. Таким образом я для себя сделал вывод, что у каждого мужчины примерно к этому возрасту происходит определенный кризис: «А что я сделал за свою жизнь?», «Какую пользу принес своей стране, этому миру?», «Что я после себя оставлю в истории?»
А вы почувствовали что-то подобное? Безусловно, профессия врача и так самая благородная и максимально связана с самопожертвованием. Но почувствовали ли вы, что вся ваша жизнь — путь к этому моменту? Как будто всю жизнь вас вел к этому Бог?

— Я многим знакомым своим говорю: «В 50 лет могут прийти любые испытания. И пусть мы уже седые и толстые, но это вообще не возраст. Нужно бороться до последнего». Меня много раз в жизни зарывали: где-то внимания не обращали, где-то топили, где-то задвигали. И я постоянно прорывался. Но чтобы вот так — совершить то, что будешь помнить всю оставшуюся жизнь, — такого, как в Мариуполе, никогда не было. Я теперь даже матом не могу ругаться.

В последний день перед моим отъездом мы с врачами сидели до двух часов ночи, пели русские и украинские песни и плакали. Такое единение было! После Мариуполя очень многое изменилось. Дай Бог, чтобы я смог в любом возрасте, сколько мне отведено, так же помогать и быть полезным.

Хотя я и раньше был полезным, но чувство локтя познал только там. Было что-то подобное, когда мы по трое суток не вылезали из операционных, спасали больных, но здесь совсем все по-другому.