Я, гений Игорь-Северянин

Из краткой биографической справки вы, скорее всего, узнаете, что Северянин — автор «Ананасов в шампанском» и того самого, знаменитого: «Это было у моря, где ажурная пена… Королева играла — в башне замка — Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж». А еще почти фольклорного: «Корабли оякорили бухты: привезли тропические фрукты…» — это распевали мальчишки-хулиганы Средней Подьяческой улицы Ленинграда. Узнаете, что в 1918 году он в поэтическом конкурсе обошел Маяковского и завоевал титул «короля поэтов». И в том же 1918-м уехал из России в Эстонию и жил там до конца своих дней.

Такие факты исподволь рисуют образ маньериста, бонвивана и эмигранта, пострадавшего от «кровавого прижима» и возвращенного российскому читателю лишь после развала Союза. Однако не стоит, ощупав хвост слона, утверждать: слон — это веревка.

«Король поэтов» — истинная правда. Вот только не Северянин, а Маяковский придумал макать ананасы в шампанское («Игорь Васильевич, попробуйте ананасы в шампанском, удивительно вкусно!»), тогда как сам Северянин любил водку и соленые огурцы.

Он не бежал из России, а потерял ее — нелепо и почти случайно. Не зря называл себя не эмигрантом, а дачником.

Отчаянно мечтал вернуться, писал стихи о Советском Союзе. Отчего с 1991 года пал жертвой особой цензуры — либеральной по статусу, но не менее жесткой, чем любая другая цензура. Когда-то окружение обвиняло молодого поэта в «империализме». А после 1991-го из собраний сочинений «возвращенного» Северянина удаляли и ранние военные стихи, и «советский цикл», созданный в зрелом возрасте. Так, вы не найдете их в якобы «полном собрании стихотворений» 2008 года, которое вопреки хронологии заканчивается стихами 1939 года, посвященными далматинскому вину.

И полбеды, если бы речь шла только об отсутствии стихотворения «Привет Союзу» (1940) и ему подобных. Но в том же собрании вы не найдете и «Наболевшее…» (1939), в котором Северянин сетует: «А если в чуждый край физически ушел, / Давно уж понял я, как то нехорошо», «Когда я сам уже давным-давно не сам, / Когда чужбина доконала мысль мою…» А ведь оно действительно было о наболевшем, и искренность, честность этих строк подтверждаются жизнью поэта.

В итоге публике, не дав пищи для раздумий, по умолчанию оставили только период изощренного эстетства. Период, несомненно, очень яркий, но в течение которого сам Северянин не раз сетовал, что пишет «стихи для дураков».

Каков сюрприз — не декадент и эмигрант, а империалист, консерватор и патриот!

Однако обо всем по порядку.

***

Появление Северянина в профессиональной литературе очень примечательно, поскольку состоялось в годы Русско-японской войны.

Она началась в ночь на 27 января (9 февраля) 1904 года, когда без официального объявления японский флот напал на российскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура.

«Революционно настроенные студенты Московского университета поздравили телеграммой японского микадо с победой над русским флотом при Цусиме, — описывает брожение в российском обществе биограф Владимир Бондаренко. — С другой стороны, поражение заставило и политиков, и промышленников всерьез задуматься над развитием страны. О влиянии либералов на тогдашнее общественное мнение говорит уже тот факт, что о гибели тысяч русских моряков, о гибели флота почти не писали, художественная литература предпочла этого не заметить. За двумя исключениями».

В итоге Бондаренко приводит не два, а три исключения, и все три — знаковые. Во-первых, балладу о боевом подвиге крейсера «Варяг» сочинил австрийский поэт Рудольф Грейнц (в русском переводе — «Врагу не сдается наш гордый "Варяг"»). Во-вторых, японский поэт Исикава Такубоку посвятил скорбные строки гибели на броненосце «Петропавловск» адмирала Степана Макарова:

О, солнце Севера! Как величаво

Сошло оно в крутой водоворот <…>

С Макаровым сравнив, почтят героя

Спустя века. Бессмертен твой венец!

А в-третьих (наконец-то мы обращаем взор к российской интеллигенции), поэтом войны стал Игорь Лотарев. Будущий Игорь-Северянин собирает открытки с изображениями кораблей обеих Тихоокеанских эскадр. Потрясенный разыгрывающейся на Дальнем Востоке драмой, он сочиняет стихотворения о подвигах русских моряков и издает брошюрами на собственные средства.

В феврале 1905 года Лотарева впервые публикует большая пресса — стихотворение «Гибель "Рюрика"» выходит в солдатском журнале «Досуг и дело».

Вновь слово биографу: «В стихотворениях Игоря-Северянина, посвященных Русско-японской войне, нет уныния и пораженчества, нет проклятий в адрес командования и всего царского правительства. Игорь-Северянин как начал свой поэтический путь откровенно патриотическими стихами, став единственным известным русским поэтом, воспевшим подвиги и гибель русских моряков в войне 1904—1905 годов, так и закончил свою поэтическую жизнь прославлением великой России и ее вождя Сталина в 1940 году».

После Цусимы поэт пишет:

Надеюсь, что еще найдутся люди,

Которые поддержат русский флаг.

«А что мешало именитым поэтам и писателям, от Валерия Брюсова до Федора Сологуба, от Дмитрия Мережковского до Максима Горького, отдать дань важнейшему событию того времени?» — вопрошает биограф.

Военная поэзия Северянина почти не переиздается, ее первые издания пока не доступны в архивах «Национальной электронной библиотеки». Но ее отзвуки доносятся до нас из более поздних стихов поэта.

***

МОЮ СТРАНУ ЗОВУТ РОССИЕЙ…

Мою страну зовут Россией.

Я в ней рожден, ее люблю.

И если б вы меня спросили,

Молю ль победы ей, — молю!

Да, я молю. Но оттого ли,

Что край мой лучше всех краев?..

Везде краса и святость боли,

И скорбь везде, где льется кровь…

И люди все же всюду люди, —

Утонченники ль, дикари ль, —

Ведущие в добре и худе

Свою банальную кадриль.

Я, призывающий к содружью

И к радостям тебя, земля,

Я жажду русскому оружью

Побед затем, что русский — я!

Ах, роднозём, как заусенец,

Докучен, иногда кровав.

Кто мыслит глубже, тот вселенец:

Тогда, как я, мой недруг прав.

Но если недруг прав разбоем,

Самозащитою я свят.

Мы победим. И успокоим,

И оправдаем всех солдат.

1915

***

1910-е. Поэт надевает маску «грезэрности» и эстетства. Ведь, сетует Северянин, «толпа пустая» принципиально не читает стихов, в которых нет «ананасов и авто».

Зато как любит та еще бурлящая, но уже выпавшая из истории отечества, из реальности в самообман толпа северянинские строки о мороженом из сирени и дурманящих миражах!

Он собирает залы и со сцены не читает, а поет свои стихи. Он издается немыслимыми тогда тиражами по 10 тысяч экземпляров – большими, чем у Блока. Но он же пишет в 1914 году:

Позор стране, встречавшей «ржаньем»

Глумленье надо всем святым,

Былым своим очарованьем

И над величием своим!

Проницательный Корней Чуковский замечает: «Футуристическое буйство не по нем. Он консерватор, бережливый охранитель былого; в своих стихах он воспевает и Карамзина, и Гончарова, и Тургенева».

Действительно, Северянин по матери даже состоял в кровном родстве с Карамзиным и гордился этим. «Бобэоби пелись губы...» Хлебникова, «Мне нравится беременный мужчина» Бурлюка, «Я люблю смотреть, как умирают дети…» Маяковского – нет, это не по-северянински. Под маской шика и гламура он оставался укорененным в русской почве классическим поэтом. Его псевдоним – отсылка к Русскому Северу, где на берегу реки Суды прошли его юные годы.

Из ненавистного шумного хаоса большого города Северянин часто сбегает на природу, порыбачить. В январе 1918-го снимает дачу в Тойла и увозит туда (на время, как думает) больную мать: «…я уехал с семьей из Петербурга в нашу Эстляндскую губернию, превратившуюся через год в Эстонию».

События развиваются стремительно: немецкая оккупация, отделение губернии от Российской империи – и вот Северянин оказывается уже не в России, а в другом государстве. Он пишет в стихах: «Пора домой». Но так и застревает в прибалтийском поселке – сначала при умирающей матушке, затем женившись на дочке хозяина дачи.

***

КОЛЫБЕЛЬ КУЛЬТУРЫ НОВОЙ

Вот подождите — Россия воспрянет,

Снова воспрянет и на ноги встанет.

Впредь ее Запад уже не обманет

‎ Цивилизацией дутой своей…

Встанет Россия, да, встанет Россия,

Очи раскроет свои голубые,

Речи начнет говорить огневые, —

‎ Мир преклонится тогда перед ней!

Встанет Россия — все споры рассудит…

Встанет Россия — народности сгрудит…

И уж у Запада больше не будет

‎ Брать от негодной культуры росток.

А вдохновенно и религиозно,

Пламенно веря и мысля серьезно,

В недрах своих непреложностью грозной

‎ Станет выращивать новый цветок…

Время настанет — Россия воспрянет,

Правда воспрянет, неправда отстанет,

Мир ей восторженно славу возгрянет, —

‎ Родина Солнца — Восток!

1923

***

В 1922 году в Берлине Северянин сталкивается с Маяковским. Вот как эта встреча описана в его заметках:

«Осень. Октябрь на исходе. Сияет солнышко. Свежо. Идем в сторону...

— Или ты не узнаешь меня, Игорь Васильевич? — останавливает меня радостный бас Маяковского. Обнимаемся. Оба очень довольны встрече. С ним Б. Пастернак. <...>

В день пятой годовщины советской власти в каком-то большом зале Берлина — торжество. Полный зал. А. Толстой читает отрывки из "Аэлиты". Читает стихи Маяковский, Кусиков. Читаю и я "Весенний день", "Восторгаюсь тобой, молодежь". Овации. Мое окруженье негодует.

— Дай мне несколько стихотворений для "Известий", — говорит Маяковский, — получишь гонорар по 1000 марок за строку (времена инфляции).

Я так рад, что и без денег дал бы, но мое окруженье препятствует. Довод: если почему-либо не вернетесь на родину сразу же, зарубежье с голоду уморит. <...>

В Берлине я, уговариваемый друзьями, хотел, не заезжая в Эстонию, вернуться в СССР. Но Ф. М. (жена Фелисса – прим. ред.) ни за что не соглашалась, хотя вся ее семья была крайне левых взглядов. Брат ее, Георгий, ушел в январе 1919 г. вместе с отступившей из Эстонии Красной Армией и ныне заведует колхозом в Саратовском районе. Сестры (Линда и Ольга) были посажены в том же январе белой сворой в тюрьму, где и просидели два месяца. Ф. М. мотивировала свое нежелание ехать причинами личного свойства: "В Москве Вас окружат русские экспансивные женщины и отнимут у меня. Кроме того, меня могут заставить работать, а я желаю быть праздной"».

В 1923 году Северянин планирует все-таки ехать, ехать в Россию – вновь не дают...

***

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

— Что такое Россия, мамочка?

— Это… впавшая в сон княжна…

— Мы разбудим ее, любимая?

— Нет, не надо: она — больна…

— Надо ехать за ней ухаживать…

— С нею няня ее… была…

Съели волки старушку бедную…

— А Россия что ж?

— Умерла…

— Как мне больно, моя голубушка!..

Сердце плачет, и в сердце страх…

— О, дитя! Ведь она бессмертная,

И воскреснет она… на днях!

1925

***

В этих метаниях нет позерства. Северянин, не колеблясь, скидывает маску пресыщенного хлыща. В нем побеждает эстет совсем иного рода.

О своем бытии Северянин пишет: «А я ловлю рыбу. И читаю свои стихи речным камышам и водяным лилиям...» Этот популярнейший, обожаемый толпами поэт согласен на почти нищенское существование, но, не считая отдельных гастролей, не желает перебраться на ПМЖ ни в Париж, ни в Прагу, ни в Берлин.

Он верит в Россию – в ту, какая она есть. В ту, что после всех мытарств возродится – сама. И даже подначивает себя и эмигрантов:

Ты потерял свою Россию.

Противоставил ли стихию

Добра стихии мрачной зла?

Нет? Так умолкни: увела

Тебя судьба не без причины

В края неласковой чужбины.

Что толку охать и тужить —

Россию нужно заслужить!

1925

Раздосадованная белогвардейская пресса обзывает его «большевизаном».

Новые стихи Северянина – о родине, о Москве – не находят отклика за границей.

«С 1934 г. — ничего: ни заработков, ни надежд на них, ни здоровья. Ехать не на что; ехать некуда: везде ограничения, запреты, одичанье».

Поэт обессилен, тоска по России растет. Вот вернулся в СССР Куприн. Вот в Союзе затеяли Пушкинский юбилей 1937 года. В тот же год Северянин сочиняет послание «Пушкин – мне»:

Вернись домой: не дело для поэта

Годами быть без родины своей!

***

ЗА ДНЕПР ОБИДНО

За годом год. И с каждым годом

Все неотступней, все сильней

Влечет к себе меня природа

Великой родины моей.

Я не завистлив, нет, но зависть

Святую чувствую порой,

Себе представив, что мерзавец —

Турист какой-нибудь такой, —

Не понимающий России,

Не ценящий моей страны,

Глядит на Днепр в часы ночные

В сияньи киевской луны!..

1936

***

Вернулся в страну Северянин так же, как и «уехал» из нее, то есть вместе с Эстонией. В 1940 году состоялось присоединение Эстонии к Советскому Союзу.

Северянина немедленно публикуют в журналах «Красная новь» и «Огонек». Он воодушевлен, много сочиняет.

Пишет старому другу Георгию Шенгели: «Я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так будет, я верил в это твердо. И я рад, что это произошло при моей жизни».

Однако в 1941 году Эстония уже оккупирована гитлеровской Германией. Больной Северянин ожидает эвакуации в Ленинград, за ним прибывает машина – но кто-то обманом ее перехватывает. По одной из версий, это близкие друзья, уехавшие в Россию, а позже написавшие трогательные воспоминания о поэте.

Игорь Васильевич Лотарев умирает в Таллине. Упокоение он находит на Александро-Невском кладбище – там же, отмечает биограф, где похоронены российские герои-моряки во главе с контр-адмиралом Иваном Николаевичем Изыльметьевым. Так неожиданно русским морем начинается и завершается непростая творческая стезя одного из гениев Серебряного века.

Художник Елена Сергиева